Блаженнейший Святослав: «Сегодня наши священники со слезами на глазах говорят: "Вы не можете зайти в храм"»м

В это воскресенье, 19 апреля, света должно быть особенно много. Значительная часть украинцев будут праздновать Пасху. Впервые – дистанционно, без очереди из пасхальных корзинок возле храма, без самых близких – за праздничным столом.

Будем учиться праздновать по-новому, говорит Глава Украинской Греко-Католической Церкви Блаженнейший Святослав в интервью «Украинской правде». И при этом добавляет, что где-то такое уже видел. Пасха уже была дистанционной и даже подпольной, а куличи святили перед радиоприемниками.

Блаженнейший живёт на территории главного храма УГКЦ, возле столичной станции метро «Левобережная». У входа на территорию – надпись «Карантин». Человек, который нас встречает, шутит: если правительство запретит двигаться по улицам, Блаженныший Святослав точно останется возле главного храма Церкви.

Блаженнейший приходит на интервью в респираторе и после наших уговоров соглашается его снять, если к такому жесту «не пришьют политику». Много улыбается, вспоминая подпольное служение Церкви в Советском Союзе, с особой гордостью говорит о временах УГКЦ, когда её предстоятелем служил Шептицкий. До повлажневших глаз умиляется, рассказывая о героизме священства, и с искренней благодарностью говорит о медиках.

 

– Как глава Церкви вы призываете людей на Пасху остаться дома и присоединиться к службе онлайн. А как этот день будет проходить у вас?

– Я, прежде всего, буду проводить богослужения. Идя к вам, я общался с нашими епископами из Западной Европы. Они мне говорили, что наши люди во всём мире теперь гораздо больше пользуются трансляциями богослужений из Патриаршего собора, чем из своих епископских кафедральных соборов, разбросанных по Европе.

Наш Патриарший собор действительно является центром глобального единения нашей церкви. Меня владыки просили даже помнить о том, что нас слушают наши верные в их странах.

Поэтому мы будем служить Литургию, будем иметь возможность объединяться с нашими людьми из разных стран при помощи онлайн-трансляций.

Очевидно, будем освящать вживую, в прямом эфире пасхальные корзины, будем призывать всех наших людей остаться дома и вместе с нами освящать, соединяясь в молитве и в этом единении вживую – с Патриаршим собором.

Таким образом, мы будем радоваться, будем учиться быть вместе по-новому, даже в эту Пасху.

– 11 марта УГКЦ первой в Украине призвала людей участвовать в службе онлайн и называла отказ от целования икон оправданным шагом во время пандемии. Это было лично ваше решение?

– Пытаясь отвечать на запросы, которые уже поступали из-за границы, наша церковь сформулировала определенные правила поведения и церковной жизни в условиях карантина еще до того, как это было официально объявлено в Украине.

Буквально накануне происходил постоянный Синод, где мы пытались принимать разного рода вопросы от наших священников, епископов со всего мира и вместе, синодально, искать на них ответы. То есть каждый наш епископ получал от меня перед началом карантина в их странах письмо-рекомендацию, каким образом нужно менять, скажем, богослужения, как необходимо реагировать на вызовы этой болезни. Поэтому мы были подготовлены.

Скорее, это было не только моё решение, это было общее решение наших владык, где мы могли уже получить опыт жизни, служения церкви в тех странах, где к тому времени уже был введён карантин.

– Было ли это решение сложным для вас?

– Для меня оно не было сложным. Я по своему светскому образованию медик, и поэтому я хорошо понимал, в чём заключалется целесообразность карантина. Воспринял это легко и естественно.

Более того, знаете, я ещё помню, как мы праздновали Пасху в подполье, как мы молились тогда, когда не имели доступа к своим храмам.

Когда я услышал разные карантинные распоряжения, у меня было ощущение дежавю: мы уже что-то подобное переживали.

Скажем, молиться в воскресенье дома, не имея возможности по тем или иным причинам участвовать в богослужении в храме по трансляции – это было для меня что-то такое, очень связанное с детскими воспоминаниями.

Но теперь, я бы сказал, существует масса новых достижений и технологий. Когда-то, если мы слушали трансляцию литургий по Ватиканскому радио, его короткие волны еле пробивались через эфир. Мы настраивали наши радиоприёмники, очевидно, это советские глушилки пытались мешать, но всё равно было такое ощущение, что мы действительно принимаем участие в литургии.

И, знаете, так же на Пасху мы освящали пасхальные корзинки перед радиоприёмниками. Те карантинные распоряжения, которые мы даём сегодня, они являются новыми для тех, кто не помнит тех времён. А для переживших это, есть такое ощущение: «Ну хорошо, есть новые обстоятельства».

Нет ничего нового под солнцем, но независимо от ограничений, Пасха будет, и мы её переживём достойно, как христиане.

– Помните ли Вы свою последнюю Пасху в подполье?

– Я помню свою последнюю Пасху в советской армии, это год 89-90-ый. Я служил в Луганске, позднее как Глава Церкви имел возможность посетить этот город и территорию той воинской части, которая тогда уже была разрушена.

Я служил в медслужбе, фельдшером, и там было радио (смеётся). Поскольку приёмник находился в медицинском кабинете, где мы обычно работали с врачами, то у меня был от него ключ.

В воскресенье я торжественно вошёл в кабинет, закрыл дверь, закрыл окна, чтобы никто не видел, не слышал, – и молился. Действительно, было такое ощущение, что Господь Бог со мной, я глубоко пережил пасхальную радость.

– Когда вы успели получить медицинское образование?

– Я учился в Бориславском медучилище с 1985 по 1989 год. Получил медицинское образование параллельно с обучением в подпольной семинарии. Потому что подпольная семинария – это не классическое учебное заведение, это была сеть контактов, отношений.

Когда моя хозяйка шла спать – а я должен был жить на квартире – я одни конспекты прятал, другие вытаскивал. Потому что в те времена, в Советском Союзе, каждый должен был владеть какой-то профессией, работать.

И многие наши священники, сёстры-монахини, даже архиепископ Стернюк работали в медицине. Архиепископ был фельдшером на скорой помощи.

Именно медицинская профессия давала возможности монашеству и духовенству быть рядом с человеком в критические моменты его жизни, чтобы соответствующим образом его сопровождать, это первое.

Второе – давала способ легального передвижения, даже вне официальных часов работы. Медсестра, врач скорой или фельдшер скорой могли поехать в разные семьи, не вызывая чрезмерное подозрение.

Тогда так выглядело, что медицинское служение было чем-то очень родственным со священническим. Поэтому теперь, в обстоятельствах пандемии, я особенно переживаю, что чувствуют наши медики.

Многие мои однокурсники работают врачами в разных больницах, и сегодня, можно сказать, что наши медики – на передовой, передовой войны с этой болезнью. И они герои.

Я лично каждый день за всех них молюсь, чтобы Господь Бог дал им силы и мужества выстоять.

Во Львове есть Патриарший дом нашей церкви, и сегодня там живут врачи – те, которые вынуждены быть на карантине, зная, что 600 медработников сегодня больны коронавирусом. Мне очень приятно, что в моём доме я могу принять медиков, нуждвющихся в карантине.

К тому же, мы так предоставляем возможность врачам, которые вынуждены находиться близко к своей работе, здесь поселиться и питаться, а не добираться каждый раз домой…

– Вы упомянули о своём доме. У меня на этот случай есть цитата из вашего обращения к мирянам: «Отцу хочется, чтобы все дети пришли к нему домой, но сегодня я благодарю всех за то проявление христианского и гражданского сознания, что вы в это воскресенье остались дома».

– Я эти слова говорил не без определенной грусти. Сегодня со слезами на глазах наши священники говорят людям: «Вы не можете зайти в храм».

Это большая боль священников, потому что они не могут быть рядом со своими людьми всегда, когда те в них нуждаются.

Священник себя всегда чувствовал отцом семьи, отцом сообщества, а сегодня он вынужден служить один в пустом соборе. Это вызывает грусть.

Но это боль пастыря, который готов положить душу, боль, страдания за своих людей, для их блага. Пожертвовать тем привычным для того, чтобы в необычных обстоятельствах послужить своим людям как можно лучше.

– А в просьбе остаться дома больше христианского или же общественного сознания?

– И христианского, и гражданского, я бы это не противопоставлял. Потому что мы выполняем правила карантина не по принуждению, а по убеждению.

По тому узнают люди, что мы христиане, как мы будем по мандату совести выполнять карантинные распоряжения, имеющие цель – сохранить нашу жизнь. Поэтому здесь христианское и гражданское идёт вместе, в ногу.

– Что лично Вы чувствуете сейчас в полупустом Патриаршем Соборе Воскресения Христова?

– На Пасху пустой храм является символом гроба Господня. Вот вы себе представьте тело Христа, которого бездыханного положили в гроб и закрыли камнем, такое погребение.

Но мы должны эту Пасхальную пятницу пережить, и тогда из того пустого храма вдруг на весь мир звучит весть радостная о Воскрешении. Я верю, что в один момент этот храм снова наполнится.

Так интенсивно, как мы сейчас общаемся с нашими людьми, поверьте, мы так не общались со времён выхода из подполья.

Маленькие общины в подпольных церквях инстенсивнее между собой общались, а вот когда произошло воскрешение церкви, когда мы действительно вошли в свои древние соборы, когда смогли увидеть не онлайн, а вживую сотни тысяч людей, которые почувствовали свободу, волю своей церкви, это был такой эффект, мы что-то подобное и теперь переживём.

– Какие задачи будут стоять перед священниками, когда люди вернутся в храмы?

– Священники, собирая или посещая людей по-новому (через соцсети. – УП), пытаются их очень внимательно слушать. Я бы сказал, что сегодня происходит такой скрининг, изучение их потребностей, и мы постараемся на них ответить, когда люди вернутся назад в храмы.

Несколько моментов, которые мы уже видим: весь мир ждёт большая финансовая, экономическая депрессия, многие реально не имеют, на что жить.

Мы чувствуем, что в последние недели появляется вспышка домашнего насилия, и это очень серьёзная проблема, на которую церковь, как никто, должна искать адекватный ответ.

Я имел Zoom-конференцию с нашими епископами из Западной Европы. Они говорили, что мы должны в онлайн-режиме сделать какой-то тренинг для наших священников по пастырской помощи семьям в кризисных ситуациях, как помочь нашим людям выйти из того кризиса, в который входят отношения между людьми.

Наши заробитчане – это инвесторы, которые привозили ежегодно миллиарды долларов, сегодня им негде жить и нечего есть, финансовая подушка заканчивается.

Люди, которые работают на заработках, вынуждены снимать квартиры, то есть платить за аренду. Когда тебе нечем платить, арендатор тебя выбрасывает на улицу. Вы себе представьте: во времена карантина оказаться на улице...

– ...когда всё закрыто...

– ...когда всё закрыто. Меня очень поразили слова Папы, который говорил о бездомных в Нью-Йорке. Их изолировали в одном сквере, перед огромным зданием пустого отеля.

Гостиничный бизнес терпит кризис, отель пустой, но вот, перед вами в карантин собрали десятки бездомных, и никто не подумал о том, чтобы их впустить в свой дом и дать им приют.

В Украине бездомных сегодня много, и они являются уязвимой социальной группой.

Мы как христиане должны понимать, что мы не можем почитать только Христа, который есть в храме, а не видеть Христа, присутствующего в потребностях и страданиях нуждающегося человека. Мы должны увидеть Бога в страдании человека.

Социальное измерение присутствия церкви в современном этапе жизни общества, даже в богатых стран, чрезвычайно важно. Мы к этому готовимся, мы уже сегодня создали такой кризисный центр, который пытается собирать эти цели и быть таким сердечником христианской солидарности.

Помню, как мы открыли подпольные больницы в Киеве во время Майдана. Ни один приход, ни один монастырь сам не мог профинансировать ту больницу, но и не надо было. Надо было только создать пространство. Солидарность киевлян тогда спасла сотни людей, сотни жизней.

Мне бы очень хотелось, чтобы в современный период нового социального бедствия, которое будет накатывать на нас после этой эпидемии, церковь сумела сыграть такую ​​же роль.

– Пока во время пандемии нет нужды превращать храмы УГКЦ в госпитали, а может ли церковь стать пристанищем для тех же бездомных, людей, пострадавших от домашнего насилия?

– Мы хотим сделать всё, что возможно. Всегда есть вопрос – как это сделать.

Врач, чтобы понять, здоровый человек перед ним или больной, сначала фонендоскопом слушает лёгкие, сердце, меряет температуру, делает ряд анализов, и тогда ставит диагноз. То есть понимает, какая у тебя проблема, а затем ищет адекватную терапию.

Сейчас как церковь мы на моменте пастырской терапии, такого терапевтически-социального служения и в момент диагностики, слушаем, что нужно.

Наши кризисные центры для того созданы, чтобы быстро перестроиться на новые потребности, и, поверьте мне, мы до конца еще не знаем всех потребностей. Это будет проявляться.

– Продолжу тему Майдана. Он показал лучшее, что было в людях – способность организовываться, помогать, подставлять руку, плечо и сердце ближнему. Коронавирус, когда пришёл в Украину, обнажил совсем другие вещи: люди бросали камни в автобусы и пикетировали дома больных. Почему пандемия, по крайней мере в своём начале, нас не объединила?

– Мы будем задавать себе этот вопрос ещё не раз. У меня было такое впечатление, что

первое, что руководило людьми, – это был страх.

На Майдане иначе: нами руководило чувство несправедливости, ответы, реакции на насилие. Мы хотели показать, что нас просто так бить никто не будет.

Перед лицом же этой опасности люди начали бояться, это была другая эмоция, которая действительно может быть очень деструктивной, и она сегодня продолжается.

Люди боятся двух вещей: заболеть и потерять работу, иметь экономические проблемы.

Но я убеждён, что эти эмоции не до конца всё открыли и показали.

Человек – это гораздо больше, чем его страх. И сегодня каждый человек, в том числе тот, который действительно есть человеком и руководствуется человечностью, он ещё проявит себя.

Я чувствую, что перед нами будет период большого благородства наших людей, и на смену тем первым чувствам страха придёт ощущение заботы.

Я это уже чувствую, насколько наши люди, в частности греко-католики, послушные. Люди поняли, что ради любви к ближнему мне надо быть дома, что сегодня социальная дистанция означает проявление уважения.

Новые обстоятельства открывают те благородные черты людей, которые, возможно, в другие периоды времени не проявлялись.

Первые месяцы войны, когда мы слышали о погибших наших ребятах, были временами, которые кто-то называл трагическими, я тогда называл их героическими, так что трагедии порождают героев.

Мы видим сегодня, что мы страна героев, который налегке, в кроссовках, вышли и закрыли грудью свою страну. А за ними пошли волонтёры, которые поддержали, таким образом общество, всё, защитило своё государство.

Мы начали осознавать, что защита моей страны – это дело каждого. И тогда я спрашивал себя и каждого – где мой блокпост в той борьбе, в том движении на защиту? Я думаю, что-то подобное и теперь будем видеть, уже видим.

Вот в этой войне против пандемии спросим себя каждый – где мой блокпост? На котором я могу заблокировать невидимого врага – распространение этой болезни.

Болен я или здоров, или я отец семейства, или мать, или ученик, священник или медик?

– Кто ещё герои в наши коронавирусные времена, кроме врачей?

– У нас есть много людей, которые на передовой. Правоохранители, наша полиция, наша Нацгвардия и многие другие, которые обеспечивают нашу жизнь и функционирование.

Когда я вижу многих наших священников и слушаю их, вижу в них определенные героические нотки.

Один священник из Италии рассказывал о своём опыте. Он на юге Италии, возле Неаполя, должен ехать к закрытому храма, чтобы там служить литургию за закрытыми дверями.

Он говорит: «Я не боюсь заболеть и умереть, я боюсь стать опасностью для других, я боюсь заразить других».

Тот священник выставил себе блокпост, он не боится, страх его не парализует – потому что мы начали о страхе, – свобода от страха открывает в нём ту палитру креативности. Потому что он в закрытом храме благодаря онлайн-трансляции имеет возможность сказать слово, произнести его всем своим прихожанам, которые его слушают.

Но он служит без них, за закрытыми дверями, соблюдая все санитарные, не жёсткие, но жестокие нормы, которые сегодня существуют в Италии. Почему? Потому что он хочет быть на блокпосту безопасности, жизни и здоровья своих верных.

Не является ли это геройством в известной степени?

Пусть даже в условиях этой действительно смертельной угрозы для нашей жизни и здоровья каждый себя спросит: а где мой блокпост в той войне? Пусть каждый ответит на этот вопрос.

– Среди священников УГКЦ много героев?

– Я не хочу никого героизировать, потому что мы должны помогать им правильно действовать, очень легко дать распоряжение, циркуляр. Надо помочь потом священникам это воплотить.

Давайте будем говорить о героях тогда, когда закончится карантин, когда вирус отойдёт и мы сможем увидеть всю картину. А таких, скажем, героев, действительно немало в истории.

Вот я на этой неделе вспомнил ​​одну историю: в 1941 году во Львове на цитадели был такой большой лагерь военнопленных, там вспыхнула эпидемия тифа. Митрополит Андрей Шептицкий обратился к монашеству с просьбой, чтобы кто-то откликнулся на необходимость быть в том лагере рядом с людьми, которые умирают.

Откликнулось два молодых монаха, по нашим меркам, они самоизолировались с инфицированными. Оба заразились тифом, но один выздоровел, а другой умер. Тому, что умер, было 27 лет.

Мне легче говорить о тех временах, героических, чем о наших. Я знаю, что многие на самом деле наши священники, медицинские капелланы сегодня думают так же.

– Последний вопрос о героях, но не о священниках, а о врачах. Не станут ли они для нас временными героями?

– Беда феномена временного героя очень сложная и очень опасная. Знаете, герои будут героями всегда, но они будут временными в нашей памяти, в нашем, я бы сказал, сознании.

Мне жаль говорить, но сегодня видно прямо, что наши герои, отдавшие свою жизнь и здоровье на фронте, сегодня забыты. Мы во время пандемии сегодня уже о них и не вспоминаем.

И о том, что сейчас эта пандемия происходит в условиях войны, реальной войны на фронте, где каждый день гибнут наши ребята и мы получаем вести о раненых.

Наша церковь в своё время разработала целую программу пастырства в условиях войны и сопровождения военнослужащих и тех, кто потом вернулся домой, их реабилитации.

Я бы очень хотел, чтобы наши врачи почувствовали, что, в частности наша церковь, УГКЦ, будет всегда рядом с ними, потому что действительно, мы часто не понимаем, насколько надо быть отважным для того, чтобы пожертвовать своим здоровьем.

– Вы упоминали о своём образовании, поэтому я не могу не спросить: почему УГКЦ оставила в силе таинство причастия, во время которого очень высока вероятность подхватить коронавирус?

– Сакраментальная депривация, так можно сказать (улыбается). Это очень болезненная вещь, мучительная для верующего человека.

Мы дискутировали между собой, и с медиками, с моими товарищами, как это можно сделать безопаснее.

Сначала итальянская церковь издала такое распоряжение, чтобы давать причастие на руку, но потом оказалось, что это не менее опасно, поскольку вирус передаётся преимущественно, сегодня известно, через руки, через прикосновение.

Тогда несмотря на все «про» и «контра», мы поняли, что лучший способ причастия – это уделение его дезинфицированной ложечкой.

И мы требуем, чтобы это было сделано после каждого уделения, даже тогда, когда наши люди учатся и мы их учим, как правильно причащаться, чтобы не касаться никаких поверхностей. Но поскольку само дыхание может быть опасно, то после каждого уделения эту ложечку дезинфицируют спиртом.

– Сделаю ещё один шаг назад. Почётный патриарх ПЦУ Филарет, комментируя возникновение пандемии, назвал однополые браки причиной коронавируса, чем вызвал не только возмущение части граждан, а и судебный иск. Как вы для себя объясняете причину пандемии?

– Я не знаю, причина, возможно, откроется со временем. Сегодня очень много гипотез, откуда взялся этот вирус: создан ли он искусственно или является следствием определённой мутации, которая происходит в окружающей среде в связи с глобальными климатическими изменениями, и так далее.

Почему сегодня человечество всё же испытывает эту беду? На этот вопрос есть очень много ответов, но я всё же тот, кто верит в Бога, который есть любовь, в Бога, который даже перед лицом страдания и смерти становится на сторону человека.

Это радикально другое представление о Боге, чем оно было в Ветхом завете.

До прихода на землю Иисуса Христа порой было такое предмтавление, что смерть, болезнь – это вроде инструмента в божьих руках по отношению к человеку. Зато когда, как мы видели, Христос сам добровольно как Бог захотел страдать, захотел быть раненым, для того чтобы потом умереть, даже воскреснуть, мы увидели, что ни смерть, ни страдания, ни болезнь не являются инструментом в божьих руках.

Именно таинство воскресения показывает, что Бог на нашей стороне, на стороне человека, который будет искать пути, как побороть болезнь. Бог будет на нашей стороне, когда мы будем искать лекарства, а может даже вакцину против коронавирусной инфекции.

Я верю, что Господь Бог будет вдохновлять мудрость наших врачей и учёных, делающих это. Более того, Бог сам захотел выпить чашу смерти, чтобы показать, что она не страшна, что из неё тоже есть выход. Я бы таким образом смотрел на эти вопросы.

И, очевидно, всё мы можем знать только тогда, когда уйдём в вечность и спросим самого Бога: «Господи, что это было тогда, в том году с коронавирусом?»

 

Фото: Назарий Мазилюк

Ольга Кириленко

www.pravda.com.ua